От демократа до националиста

От демократа до националиста.

- Нужно было выбирать одно из двух – погибнуть или как-то спастись.

- И что же вы выбрали?

- Угадайте! (Пауза) Я решил спастись.

Кинофильм «Тот самый Мюнхгаузен»

Самыми яркими воспоминаниями моего детства стали картины среднерусской природы. Несмотря на начинавшуюся горбачёвщину и постоянный недостаток средств, родители ежегодно снимали дачу, чтобы ребенок мог хоть несколько месяцев подышать чистым воздухом и с мая по сентябрь я проводил целые дни, лазая по кустам крапивы, ходя за грибами и носясь по полю за кузнечиками. Трудно описать впечатление, которое на меня производила природа. После душного города с его вечным скрежетом, ревом, вонью от соседнего завода, бесконечным асфальтом и бетоном, деревня казалась каким-то другим волшебным миром, в котором всё было красивее, ярче, вкуснее и интереснее. Хрустящая морковка, только что вырванная из грядки, сочные стручки гороха, которые можно съесть вместе с горошинами, если отделить жесткую шкурку, ярко-красные ягоды клубники, которые запрещено срывать, потому что они хозяйские, но… кто же может запретить ребенку в пять-семь лет лакомиться клубникой? Мы снимали дачу в небольшом хуторе, стоявшем прямо в лесу, среди огромных берёз и елей. Белые грибы попадались сразу за калиткой, за забором росли роскошные кусты бузины, а через несколько шагов за леском открывался самый настоящий луг с россыпью всех мыслимых полевых цветов – колокольчиков, ромашки, лютиков, дикой гвоздики. А потом – огромный малинник, в котором можно набрать целый бидон лесных, с неповторимым ароматом ягод, а потом – река, река с кувшинками, с камышами, с зарослями хвощей и стрекозами всех возможных цветов и размеров – от маленьких синих, до огромных бронзового цвета, даже пугающих своими размерами (ведь для ребенка они втрое больше, чем для взрослого!). Одни путешествия вглубь этой реки на лодке заслуживают отдельного долгого рассказа – блестящие водяные жуки, пулей носящиеся по водной глади водомерки, стаи мальков, разбегающиеся от опускаемого в воду весла, неподвижно стоящие где-нибудь в водорослях полуметровые хищные щуки, кажущиеся каким-то неодушевлённым предметом, но мгновенье – удар хвоста, бурун на поверхности – и щука уже метров за двадцать от того места, где она простояла предыдущие несколько часов. Особенно запомнились мне полуутопленные коряги, похожие на выползающих на берег водяных чудовищ, готовых схватить лодку своими вытянутыми в воде лапами. Проплывая мимо них я бледнел, сжимался в комок и, не слушая никаких увещаний и объяснений, подбирался ближе к отцу, чтобы в случае нападения коряги найти у него защиту…

Это всё с одной стороны, а с другой огромный лес с грибами, ягодами и…. волками, как говорил в шутку дед. Я шутки конечно тогда не понял и самым серьёзным образом ходил с палкой наперевес в чащу на волков, изо всех сил сжимая в руках своё оружие и отчаянно оглядываясь на деда, идущего в нескольких шагах позади тоже с каким-то прутиком, чтобы поддержать мою инициативу. Впрочем, шутки шутками, а лоси и кабаны в лесу в самом деле были – в болоте мы часто натыкались на их следы.

С третьей стороны тянулись колхозные поля и рядом с домом, и дальше через речку. Времена были довольно голодные и колхозное картофельное поле вызывало не только теоретический, но и практический интерес – конечно, прежде всего у хозяев. Когда наступали сумерки, местное население отправлялось пополнять свои картофельные запасы. Наши хозяева посылали обычно Таньку – свою старшую дочь. Девушка совершенно исключительной красоты и обаяния, она отличалась ещё и сильно развитым чувством юмора. Застигнутая на месте преступления охраняющими поле колхозниками, стоя с лопатой в руке посередине колхозного поля, она делала совершенно такие же глаза, как если бы дело происходило у ней дома и кто-нибудь пришёл запретить её кипятить её собственный чайник. Затем следовал вопрос, задаваемый удивлённо-разочарованным тоном и с совершено серьёзным выражением лица – «ой, мальчики, а что, здесь правда нельзя копать»?? Реакция была вполне предсказуемой – глубоко шокированные «мальчики» не только не пытались отнять картофель, но ещё и предлагали помочь донести его до дома. Впрочем, тогда все тащили у государства всё, что могли стащить и нисколько не считали это воровством. Дядя Коля работал трактористом и в свободное от работы время (а часто и в рабочее) «халтурил», распахивая частные земельные участки за соответствующую плату. Тётя Лида работала медсестрой в расположенном неподалёку санатории и, само собой, снабжала половину хутора бесплатными лекарствами.

Государство ничего не давало людям, кроме ничтожной зарплаты, но оно и не мешало им самим брать необходимое для жизни. Социалистическая система стремительно приближалась к концу, и не осталось и следа от того страха, которой в своё время внушала власть. Восьмидесятые! Как давно и как недавно это было! То было время глобальных всемирных перемен, сдвига вековых пластов, изменения казавшихся незыблемыми норм, пересмотра всех принципов и взглядов на жизнь. Советский мир уходил навсегда и все это чувствовали, даже сами советские лидеры, вроде Горбачёва. Всех охватила фантастическая уверенность в своей правоте, жажда перемен и новой, светлой и радостной жизни, которая непременно должна была наступить уже вот-вот, уже очень скоро. Страна узнала новые, небывалые слова перестройка, гласность и демократия. Валом начали издаваться прежде запрещённые книги. Начитавшись этих книг, внуки-старшеклассники дома громили своих дедов-коммунистов, рассказывая им о мрачном прошлом и о наступающим светлом будущем. Деды, расстреливавшие Колчака и бравшие Берлин, привыкшие всегда гордиться этим, теперь были загнаны в угол, они узнавали теперь, что убийство Колчака было одним из самых мрачных злодейств коммунистов, а Великая Победа – всего лишь кровавая мясорубка, принесшая коммунистическое рабство половине Европы. Придя в школу, ребята срывали с себя красные галстуки и объявляли забастовки. Я лично на уроке истории произнес горячую речь о расстреле царской семьи, осудив бессмысленную расправу над царскими детьми и прислугой. Молодой и передовой учитель был во всём согласен со мной. Да что школа – в институтских аудиториях студенты открыто издевались над Лениным, Марксом и коммунистической идеологии, доводя до слёз выросших на кафедрах истмата-диамата старушек-профессоров. В цехах заводов рассказывали анекдоты о вождях. Начинались забастовки и создавались комитеты по борьбе за права трудящихся…. Люди стали валом выходить из партии. Прошлое невозвратно уходило, мы все вместе шли – в новое светлое демократическое будущее.

О чём мы думали тогда? Как могли мы подумать, что главное – это снести старый ветхий сарай СССР и перед нами из пустоты немедленно воздвигнется новый прекрасный дом свободной и счастливой России? О чём думали те, кто вышел тогда на улицу, чтобы свергнуть старое плохое правительство коммунистов ради нового чудовищного правительства демократов? Не знаю. Я лично думал о танках. Когда прибежали соседские ребята и рассказали, что по шоссе сейчас проезжали танки, и как это было классно, то мне стало очень обидно – как это так, я пропустил такое событие. Впрочем, я утешал себя мыслью, что танки ещё проедут обратно, и тогда я их увижу.

Всё шло в каком-то тумане. Наши войска проиграли афганскую войну и отступили, оставив в руках врага сотни своих пленных. Газеты вздохнули с облегчением – наконец-то мы прекратим агрессию и уберёмся с чужой земли! Под шум ликующей толпы, сбрасывающей с пьедесталов памятники коммунистическим вождям, руководство РФ подписало Беловежские соглашения, лишающие 25 миллионов русских людей народ права жить в своей стране, отдающие их во власть казахов, украинцев, прибалтов. Газеты ликовали – наконец-то у нас есть своё демократическое государство! По улицам бывших союзных столиц шли толпы с лозунгами – «русские, убирайтесь вон»! или даже – «оставайтесь, нам нужны рабы»!! И это не метафора – действительно, кое-где на Кавказе стало модно держать дома русских рабов. Мужчин – для работы, женщин – для … . Вспыхнули русские погромы, и «за границей» и даже в России, например, в Туве. Русских притесняли и унижали, гнали с мост, где жили они, их отцы, деды и прадеды, отбирали квартиры, даже не давали вывозить вещи… В это время по улицам Москвы шли радостные толпы с флагами и лозунгами – «За демократию». Как грибы весной стали вырастать таинственные финансово-промышленные группы, банки и холдинги, вдруг ставшие собственниками авиакомпаний, нефтяных терминалов и заводов. На разворотах журналов стали печатать фото новых миллионеров, радостно показывающих свои виллы и объясняющих, что в России можно заработать сколько угодно денег, надо только «уметь работать». Перестали платить зарплаты крестьянам, военным, рабочим, врачам и учителям, научным сотрудникам. Майоры и полковники стали падать в голодные обмороки. Мои родители стали завтракать и обедать овсянкой. Зато по телевизору непрерывно выступали юмористы, пародирующие «новых русских». Помню один уморительный рассказ про то, как новый русский, зайдя в западный магазин, вытащил из кармана перевязанную резиночкой пачку баксов, такой толщины, какой никто в этом магазине никогда не видел. Телекамеры показывали зал, в котором люди давились от смеха. Люди смеялись над тем, как бандиты широко и с понтами тратят в Европе украденные у них деньги. И это даже нравилось! Мой двоюродный брат, подрабатывавший переводчиком в группах иностранных туристов, с каким-то смаком вставлял в разговор фразы типа – «в нашей стране вы можете купить всё. Например, атомную бомбу»! Да что же такого весёлого в том, что гибнет твоя армия? Разве беззащитность государства – повод для шуток? Но кое-какое оружие осталось – в 93-м демократы расстреляли собственный всенародно избранный парламент из танковых пушек. Процесс расстрела транслировался в прямом эфире по телевизору, а газеты были в восторге - новая победа демократии! Сорван красный реванш!

Народ охватил какой-то массовый психоз, какой-то шок, наверное тот, который нам и обещали реформаторы в виде «шоковой терапии». Но как мы реагировали на тех, кто пытался вывести нас из этого шока? Солженицын призвал прекратить поддерживать режим Ельцина – дурит старик, решили мы, неужели же коммунистам опять власть отдавать? Журналист Невзоров снял цикл репортажей о страшном положении брошенных Родиной русских. Отныне программа против демократии – объявил он с голубого экрана. Программу быстро свернули, а мы решили, что у человека просто истерика – ну временные трудности, не отказываться же из-за них от демократии? Стали собираться немногочисленные кучки «патриотов» с хоругвями и иконами – ну что это за маскарад, спросили мы? Всё это устарело… Что нам, царя, что ли теперь выбирать?? Альтернативы демократии ведь всё равно нет.

К началу Первой Чеченской я был уже почти взрослым и поступал в институт. К тому времени я уже знал и понимал всё, что должен знать и понимать член толерантного демократического общества. Я знал, что наше прошлое – череда грязных кровавых преступлений. Что весь остальной мир (интересно, почему весь мир??) уже давно выбрался на светлую прямую дорогу прогресса и идёт к счастью, равенству, и процветанию. Это счастье и процветание называется демократией. Демократия, это такое достояние общества, когда за счёт справедливых законов все люди имеют возможность жить свободно и счастливо. Вот и мы постепенно выбираемся из кровавого коммунистического болота и вступаем на этот путь. Но пройти по этому пути не так просто.

Во-первых, нам мешает тяжелое наследие коммунистического прошлого – авторитаризм, цензура, плановая экономика, а главное – силовые структуры и имперские амбиции. Пока существуют сильные спецслужбы, контролирующее все процессы в стране и способное следить чуть ли не за всеми гражданами, знать всё обо всех, не видать нам демократии как своих ушей. И армия – тёмная тупая сила, недовольная сокращением и урезкой зарплаты – она тоже угрожает демократии, на неё могут опереться силы реакции!

Но все эти опасности ничто перед – экстремизмом, ксенофобией и фашизмом, которые угрожают свободному демократическому обществу. Дело в том, что не все люди хотят жить в мире, счастье и согласии. Тупой атавизм, агрессия, психологические комплексы и моральная неудовлетворенность своим ущербным существованием толкают бритоголовых молодых людей на тайные сборища, где висят портреты Гитлера, где обезумевшие садисты маршируют с факелами, с упоением воображая себя будущими фюрерами грязной кровавой фашисткой России. Этих молодчиков поджигают своими провокационными антисемитскими книгами бесчестные писатели, вроде Солженицына, реализующие свои комплексы творческой и половой неполноценности в форме разжигания межнациональной розни. Эти экстремисты от литературы подливают своё лампадное маслице в огонь межнациональной розни, надеясь заработать популярность на крови несчастных жертв погромов. Этих молодчиков-скинхедов и этих дигенератов-лжеписателей следует сторониться, тщательно избегать контактов с ними, чтобы самому не заразиться коричневой чумой.

Что же делать студенту-первокурснику в этом новом демократическом мире? Идти к успеху. Работать, учиться и готовиться к карьере в избранной области. Главный смысл твоего существования – это самореализация, раскрытие своих потенциальных возможностей в востребованной на сегодняшний день сфере. К сожалению, тяжелое наследие советского периода развило у людей апатию и неспособность нормально работать. Например, старички и старушки в НИИ только и умеют, что пить чай и разговаривать о том, как демократы, якобы, развалили науку. А сами проявляют полную неспособность к включению в рынок, к динамичной экономической деятельности, к открытию актуальных проектов. Лень, апатия и пьянство, а также холопство и неспособность к какой-либо полезной деятельности – вообще характерная черта русских во все века русской истории. Люди старшего поколения оказались за бортом современной им действительности, они только и умеют ворчать и сваливать свои проблемы на других – на ЦРУ, на журналистов, на политиков, на бизнесменов – в них говорит зависть к людям, которые умеют работать и сумели устроить свою жизнь в условиях свободного рынка. Но перед тобой, перед молодым членом молодого демократического общества – открыты все пути и дороги. Менеджмент и маркетинг, журналистика и политология, торговля и шоу-бизнес, - есть столько актуальных областей для жизненного успеха, есть столько путей состояться в жизни! Выбирай любой, иди по нему – живи красиво и счастливо. Главное – быть свободным от предрассудков, толерантным и актуальным.

Таким я и рос. С рекламных плакатов, со стен домов, с экрана телевизора на меня смотрели радостные улыбающиеся люди, состоявшиеся в новой жизни – с бокалом шампанского, в обнимку с норковым пальто, в шикарном автомобиле. Я видел красивые автомобили на улицах, роскошные яхты по телевизору, подмосковные виллы журналистов ведущих столичных изданий. А рекламные ролики! «Мир создан для тебя!», «Имидж ничто – жажда – всё!», «Забудь обо всём, кроме себя»!!!! Мне было семнадцать лет! Так хотелось ярких впечатлений, красивых вещей, поездок на приморские курорты с девочками… Мои однокурсники уже покупали себе машины, занимались сделками с недвижимостью, писали статьи в газетах, ездили отдыхать в Европу. Я же часто не мог позволить себе купить подруге цветы. Так хотелось порадовать любимую – необъятным букетом на день рождения, дорогим подарком, сюрпризом – привет котёнок, а мы на следующей неделе в Грецию уезжаем! Так стыдно было слушать рассказы о том как, «а Ленка, ну помнишь мы у Вики с ней встречались, с парнем на две недели в Малайзию уехала… Приедет – фотки обещала показать… Парень у неё вроде как машинами торгует, раз за ней заезжал в колледж – у него машина гоночная, Лена говорит 60000 баксов стоит…» Ну что ж, я утешал себя тем, что я учусь на востребованного специалиста, и со временем у меня тоже будут деньги. Я пытался подработать литературой – искал через знакомых выходы на редакции, и даже написал пару фантастических рассказов, как полагается, со стрельбой, взрывами, погонями и сексом. В тот раз меня спасла мать, которой я показал своё творчество. На её вопрос, зачем я это написал – я ответил, что хочу попробовать самореализоваться в этой области. Мать ничего не сказала, но одного выражения её лица мне хватило для того, чтобы забросить карьеру писателя-фантаста.

Тем временем наши вошли в Чечню. Под бой Кремлёвских курантов тысячи моих сверстников заживо сгорели в стальных гробах БМП, ошибочно использованных плохо подготовленными генералами в городских условиях. Здоровенные мужики из спецназа контрразведки плакали, глядя на изуродованные чеченцами трупы пленных русских мальчиков 18-ти и 19-ти лет. В окнах домов войска встречали распятые тела наших раненых, из-за которых стреляли боевики. Пленных жарили на кострах, сдирали скальпы, отрезали головы… Что это было, специфические особенности чеченского характера? Или холодный расчёт на психологическое воздействие, на ужас, который должен охватить русских при виде страшных мучений пленных?

Взвыв дружного гнева потряс все российские СМИ, газеты, радио и телевидение. По всем каналам по 12 часов в сутки транслировались кадры горящих чеченских городов и сёл, трупы чеченских детей, вопящих окровавленных женщин, протягивающих к камере окровавленные руки… И колонны русской бронетехники, бухающие русские пушки и запускающие ракеты вертолёты. Тупая, громоздкая, бессмысленная сила (русская армия) давила добрый и мирный горный народ, которых хотел только одного – свободной и мирной жизни на своей земле – вот тогдашнее впечатление от ТВ. Взвыла вся Европа и Америка. Депутат российского парламента Ковалёв приехал в гости к чеченским командирам и яростно клеймил русских захватчиков, оскверняющих кровью прекрасный горный край, по праву принадлежащий чеченскому народу. Более того, этот человек, пользуясь статусом российского парламентария, вступил в переговоры с окруженными частями русских войск и склонил некоторый из них к сдаче в плен, своим словом гарантируя им жизнь – «домой поедете». Почти все эти пленные были подвергнуты пыткам, в частности кастрации, и затем убиты. Совершив это поразительное по мерзости предательство и явную государственную измену, открыто перейдя на сторону жестокого врага, депутат Ковалёв как ни в чём ни бывало приехал в Москву и с трибуны парламента стал призывать к прекращению незаконного вторжения российской армии на российскую территорию (хоть бы чувство юмора поимел, не то что совесть)…

Что видел в этой трагедии я? Что я думал, глядя на благородных, сильных и добрых могучих горцев, которые весело позировали перед телекамерами на фоне обгоревших корпусов русских танков? Я видел в этом только трагедию, произошедшую по глупости и корысти политиков. В телевизоре непрерывно рассказывали о зверствах русских солдат, о жертвах среди мирного населения... Это потом уже я узнал о массовом геноциде русского населения (0,7 миллиона), который ещё до всякой войны провели 0,9 миллиона чеченцев. Узнал о людях, уведённых в рабство, посаженных на много лет в земляные ямы. Узнал о русских старухах, которым отрезали голову. Узнал о 12-летних русских девочках, среди белого дня в своей квартире вырванных из рук матери и увезенных в горные аулы. Это потом я уже понял, что русские должны были, если у них осталась хоть капля собственного достоинства, вернуться в город Грозный, основанный генералом Ермоловым. Вернуться, чтобы спасти тех, кто ещё жив и отомстить за тех, кого замучили и убили враги. Но тогда я этого не знал. Геноцид полумиллиона человек как будто исчез из истории, его не было, о нём не писали и не говорили, его жертвам, вырвавшимся из этого ада, не давали ни трибун, ни газетных страниц, чтобы рассказать правду. А с экрана продолжали накатываться волны антивоенной и антиармейской истерии. Говорили о том, как русские офицеры продают русских солдат чеченцам, как русские солдаты продают чеченцам оружие, как оккупанты в пьяном виде купаются в крови мирных жителей. Чеченские трупы и стреляющие русские пушки, стреляющие русские пушки и чеченские трупы, чеченские трупы и стреляющие русские пушки… Какой ужас, какой позор, что наша армия выступает в роли жестокого агрессора! Это была волна, которая подхватывала и несла, не давая ни одной остановки, ни минуты времени на размышление… Но всё-таки они пересолили. На самом гребне этой волны во мне вдруг начало нарастать сначала неясное, а потом всё более чёткое ощущение, что что-то не так.

Мы учились с Максом в одном классе. Вместе решали задачки и болтали про училок. Играли в футбол во дворе. Шатались по улицам и ели мороженное. Обсуждали, как пригласить девочку на свидание. Я до сих пор помню его широкую простоватую улыбку, помню как грустно он смотрел на бездомного пса, покалеченного машиной… В отличие от меня после школы он не поступил в институт, слишком много бегал за девчонками, вместо того, чтобы сидеть дома и зубрить математику. Год назад его забрали в армию. Должен ли я поверить, что теперь он превратился в жестокого зверя, который «плавает в крови мирного населения»? А Лёха? Я помню, когда мы подрались из-за какого-то пустяка и он выиграл, то на следующий день он первый подошел и попросил прощения – он не понтовался, что он самый крутой, ему было стыдно, что он меня обидел. Должен ли я поверить, что в душе у него теперь только одна эмоция – ненависть? В злобных, жестоких агрессорах, жгущих мирные города и ради удовольствия вырезающих целые сёла я не узнавал тех ребят, с которыми я рос, с которыми я играл и дружил. Телевизионные агрессоры были тупыми, жестокими и отвратительными машинами для убийства, не имеющими в себе ничего человеческого. Ребята, которых я знал, были живыми людьми, конечно же не идеальными, способными на жестокость и на ненависть да мало ли ещё на что, но способными и на добрые, высокие порывы. Способными испытывать жалость, сострадание, нежность и ещё….. боль.

В самом деле – федеральные силы ведь понесли огромные потери, особенно на начальном этапа компании. Потери убитыми и ранеными. Тысячи русских ребят в возрасте 19-20 лет погибли, сгоревшие в танках, прошитые пулями, разорванные на части минами. Госпитали не справлялись с нагрузкой и усталые хирурги, не спавшие Бог знает сколько времени, как автоматы резали ноги, зашивали раны, извлекали из тел пули и осколки. В Ростовской лаборатории Минобороны по отдельным найденным кускам тел восстанавливали личность погибших. Трупы убитых и умерших от ран возвращались домой в цинковых гробах.

Я представляю себе Макса, лежащего на операционном столе с оторванными взрывом ногами. Свинцовое обескровленное лицо, полный боли и страдания мутный взгляд… Не хватает перевязочного материала и медсестра бегает в поисках его по всему этажу. Врач склонился над раненым, ожидая и боясь увидеть признаки угасания жизни… Он привык к боли и смерти, ведь он хирург. Но эта война, но эта череда изуродованных войной молодых двадцатилетних ребят, действует даже на закалённые нервы болезненно. В воспалённых от бессонницы и яркого света операционной глазах врача – боль и смертельная усталость. Я представляю себя на этом операционном столе. Господи, какой ужас…. И это ещё в нашем родном госпитале, а если представить, что ты попал в руки к чеченцам?? Хватило бы у меня силы воли пустить себе пулю в голову, чтобы избавиться от пыток и унижения в плену? А если нет, что бы я чувствовал, когда мои ноги стали бы варить в кипятке? Даже официальные сводки Минобороны говорят более чем о 10 000 погибших русских ребят. Это те ребята, с которыми я учился в школе, играл во дворе…

Логично испытывать по поводу их смерти если не боль, то хотя бы жалость, сострадание к ним самим и к их семьям, не правда ли? И я его, естественно, испытываю. Но что пишут о них газеты? Презрение, осуждение, омерзение – какие угодно эмоции вызывают русские солдаты у журналистов, описывающих Первую Чеченскую – какие угодно эмоции, кроме простой человеческой жалости.

С каким сочувствием в российских газетах рассказывается история чеченского крестьянина Аслана, в дом которого попала ракета, пущенная русским вертолётом. Дом, хозяйство, всё нажитое долгими годами непосильного труда – всё сгорело, ничего не спасли. Семья, женщины, годовалый ребенок, - все они теперь выброшены на улицу и ночуют под открытым небом. Те крохи гуманитарной помощи, которые даёт российская власть, совершенно недостаточны для прокормления. Увидев всё это, сын Аслана ушёл в партизаны. И не потому, что он террорист, а просто русские агрессоры загнали его в угол, не оставили выбора. Вот так русские сами сеют семена ненависти, которые потом дают обильные всходы. Удивляться ли теперь весёлым рассказам чеченских повстанцев, как они пустили по кругу и потом посадили на кол пленную русскую медсестру? – в этом виноваты сами русские, посеявшие к себе ненависть неоправданной агрессией!

С каким ужасом в российских газетах повествовалось о чеченских подростках, застреленных русскими. Всё было на месте – и фото обезумевшей от горя матери над гробом, и искаженная маска боли на лице отца, и горе младшей сестрёнки и длинный рассказ о том, как могла сложиться жизнь молодого Шамиля, как много прекрасного и полезного он мог бы сделать в жизни, если бы не война. И всё как будто было правильно – боль и страдание чеченского мальчика Шамиля и его семьи действительно достойны жалости.

А страдания Васи, русского мальчика Васи, которого извлекли со школьной скамьи, одели в ХБ, дали автомат и погрузили в поезд, уходящий в Чечню и там сразу и на всё жизнь искалечили – его страдания ведь тоже достойны внимания, его ведь тоже жалко?? Ага, жалко. Мне. Это я с болью всматриваюсь в кадры хроники с трупами моих сверстников. Это моя мать отворачивается от телевизора с искаженным лицом и сжатыми губами. Это мой друг Саша со страхом представляет себе, что же будет, если он попадёт в плен к чеченцам. А вот российские журналисты представляют себе это без всякого страха. Они спокойно ездят в гости к полевым командирам, снимают сюжеты об их жизни и боевых подвигах, в том числе … казни российских военных. Вернувшись в Москву, они не только не бегут в милицию с рассказом о том, где они нашли боевиков, где их тайные базы, на которых они держат российских пленных, не только не помогают федералам найти и уничтожить врага, но наоборот – гордо отказываются что-либо говорить под предлогом «журналисткой тайны»! То есть это звучит примерно так – я знаю, где базы чеченцев, где они держат русских пленных, которых пытают и казнят. Но не скажу!!! Потому что это подорвёт ко мне доверие чеченцев и они больше не пустят меня снимать актуальные репортажи. То есть в бытовой ситуации это вроде того, что мой сосед похитил, пытает и насилует пойманную им во дворе девочку. Я знаю об этом, но в милицию не пойду я лучше сниму об этом интересный репортаж и приобрету известность как грамотный, профессиональный журналист!

Кем нужно быть, какие чувства нужно испытывать к русским солдатам, чтобы предпочесть возможность сделать интересный репортаж – возможность спасти людей от пыток и смерти?? Кем нужно быть, чтобы искренне, совершено искренне не заметить страданий русских подростков, тысячами перемалываемых в военной мясорубке? Помню, что эта мысль как обухом меня по голове ударила.

Мне говорили, что демократические СМИ – это совесть свободного демократического общества, это наше окно в светлый и цивилизованный демократический мир. СМИ учат нас свободе, равенству и толерантности, предоставляя всем людям равные права и возможности выражать свою точку зрения, обсуждать и защищать её. Но вот – отчаянный крик русской армии – «Нас предали!», точка зрения сотен тысяч наших солдат и офицеров сознательно заглушается СМИ, а между тем чеченцы соглашаются обменять российского журналиста, арестованного за сотрудничество с бандитами, на пленных русских солдат! То есть заботятся о российском журналисте, как о своём товарище. Но чеченцы нас ненавидят и убивают. Значит журналисты…???

И если эти журналисты ведут нас в демократию, то что такое демократия? С начала своей сознательной жизни я считал себя убеждённым демократом. Теперь между нами – кровь моих сверстников. Но что делать дальше, ведь в мире нет никакой альтернативы демократии – только она или грязный кровавый тоталитаризм? Ведь фашисты только и ждут, чтобы мы разочаровались в демократии и открыли им путь через горы трупов к новому Холокосту. Постойте-постойте… Фашисты? А что это за люди, собственно говоря? Ведь я всегда обходил их стороной, отбрасывал их книги, выключал телевизор, если шло их интервью. Ведь они же подонки, фашисты, зачем же их слушать?

Вот типичный фашист – Александр Солженицын:

Опасность нового фашизма…. В его проповедях и публицистике – аморальность, бесчестность и антисемитизм нацисткой пробы… Политический экстремист… Идейный основатель нового ГУЛАГа…

Молодой советский офицер, командир батареи, арестован и посажен в лагеря за критику Сталина. В лагере он приходит к антикоммунистическим убеждениям и начинает писать (устно, запоминая большие куски стихов и прозы с помощью придуманной им системы тренировки памяти). В ссылке он переносит рак и чудом выздоравливает. Освободившись, он становится учителем в Рязани. Во время Хрущёвской оттепели ему удаётся опубликовать кое-что из своих произведений, что приносит ему широкую известность. После этого Солженицын открыто включается в борьбу с советским режимом, активно сотрудничает с правозащитниками, в том числе с А. Д. Сахаровым. Высланный из СССР, он выполняет огромную литературную работу по истории русской революции. Ряд его произведений «Архипелаг ГУЛАГ», «Красное Колесо», «В круге первом», «Раковый корпус» приобрели мировую известность и всеобщее признание, автор награждён многими литературными премиями, в том числе Нобелевской. На полученные средства Солженицын создаёт фонд помощи политзаключенным и премию за успехи в развитии русской литературы. Вот несколько цитат из его произведений:

Я желаю добра всем народам, и чем ближе они к нам живут, чем в большей зависимости от нас – тем более горячо.

Как нельзя построить хорошего общества при дурных отношениях между людьми, так и хорошего человечества не будет при дурных, затаённо-мстительных отношениях наций.

Я призываю обе стороны – и русскую, и еврейскую – к терпеливому взаимопониманию и признанию своей доли греха…

В одной из своих статье журналист «МК» Марк Дейч открыто и безнаказанно назвал Солженицына паскудой. Очевидно, это и есть истинный пример терпимости и толерантности демократа к противным мнениям? На чью же сторону я должен стать, кому верить, за кем идти?

Вот ещё фашист – Игорь Шафаревич, кстати, вместе с Солженицыным работавший над философско-публицистическим сборником «Из-под глыб». Выдающийся учёный с мировым именем, первым из советских алгебраистов начал исследования в области алгебраической геометрии. Защитил кандидатскую и докторскую диссертации с разрывом в четыре года – в 1942 и 1946 годах. С 1943 г. преподавал в Московском Университете. С 1960 года - заведующий отделом алгебры в математическом институте Академии Наук. Казалось бы – блестящая научная карьера в эпоху бурного развития науки и техники гарантировала ему счастливую безбедную жизнь, уважение и почёт, любимую работу. Но Игорь Ростиславович тогда не знал, видно, что главное в жизни – это быть востребованным и актуальным, создавать и реализовывать перспективные проекты. От перспективной и актуальной высокооплачиваемой тогда науки, от заграничных поездок, лучших курортов, персональной пенсии и прочих земных благ Шафаревич идёт в опасную политику. В конце 70-х годов он пишет свою знаменитую работу «Русофобия», в которой анализирует межнациональные отношения в России, причины и последствия национальной катастрофы русского народа, которой писатель был свидетелем и современником. Мощный интеллект ученого, математическая дисциплина ума в соединении с огромной работоспособностью – всё это позволило Игорю Ростиславовичу войти в политическую публицистику не гостем, а полноправным участником процесса возрождения национального самосознания русского народа. За инакомыслие Игорь Ростиславович подвергался преследованиям как со стороны, коммунистов, так и со стороны демократов.

После распада Советского союза русский народ оказался разделённым между несколькими государствами, подобно немецкому после конца Великой Отечественной войны. Но в нашем случае в российской думе нет ни одной партии, которая заявляла бы как свою политику – будущее воссоединение русского народа. Надо явно признать, что наш народ сейчас лишён своего государства, является редким в мире народом без государства – вроде басков.

- размышляет о русских судьбах Игорь Ростиславович. Как всегда, демократическая публицистика реагирует мгновенно и категорично: фашист, законченный нацист, инквизитор, националистическая опухоль.

Да что же наконец происходит?! – хочется крикнуть. Люди, о которых мы говорим, это те, кто в любой другой стране и в любое другое время назывался бы национальной элитой, лучшими, талантливейшими представителями нации. В современной России они – изгои и фашисты. Что же это за страна – демократическая Россия, если она гонит, клеймит и позорит лучших представителей русской национальности?

Но дальше – больше. С изумлением, переходящим уже и в гнев, я узнал, что и русский классик Ф.М. Достоевский, тот самый который написал «Преступление и наказание», тоже является фашистом!! Да ещё таким опасным, что председатель РАО ЕС Анатолий Чубайс предложил от греха подальше сжечь (!!?) его книги, чтобы они не развращали неокрепшую в демократии молодёжь. Это, напомню, сказал один из олигархов, и виднейший член демократического движения в России и это без тени смущения напечатала ведущая демократическая газета. Я бросился к шкафу, в котором стояли два десятка потрепанных томов «фашистского» собрания сочинений, в советское время за большие деньги приобретённых мамой на толкучке. И прочитал:

…факт мой состоит в том, что русский либерализм не есть нападение на существующие порядки вещей, а есть нападение на самую сущность наших вещей, на самые вещи, а не на один только порядок, не на русские порядки, а на самую Россию. Мой либерал дошел до того, что отрицает самую Россию, то- есть ненавидит и бьет свою мать. Каждый несчастный и неудачный русский факт возбуждает в нем смех и чуть не восторг. Он ненавидит народные обычаи, русскую историю, все. Если есть для него оправдание, так разве в том, что он не понимает, что делает, и свою ненависть к России принимает за самый плодотворный либерализм…

Эти слова Федора Михайловича, которые вовремя не управились сжечь коллеги уважаемого Анатолия Борисовича, врезались в мою память навсегда. Как много они объясняли! Действительно, журналисты-демократы нападали вовсе не на поступки русской армии, не выражали недовольства какими-либо её действиями или намерениями. Всё это было поверхностно. В глубине же была – ненависть к русской армии как к таковой, ненависть к уставу, к танкам, к пушкам, к погонам, к фуражкам, к флагам, к гербам и кокардам. К людям. Причина? Да просто армия, как вооруженная сила, основанная на понятиях верности Отечеству, Долгу, Чести и дисциплине по своей сути была глубоко противоположна современному демократическому обществу, основанному на понятиях актуальности, эффективности, прибыльности. Следовательно, армия могла быть использована для разрушения этого общества, в котором журналисты так удачно устроились и делали такую хорошую карьеру. Значит, армия была для них потенциальным врагом, одним своим существованием угрожала журналистам – их налаженному офисному быту, их дорогим машинам и квартирам, их зарплатам и вообще красивой жизни. О, недаром наша пресса так горячо защищала идею профессиональной армии! Наёмники (и желательно побольше нерусских), идущие в армию, чтобы заработать денег, верны тому, кто им платит деньги, они служат не народу, а режиму. Наемная армия не представляет такой угрозы. А эта, со своим постоянным нытьем «развалили Россию», со своей живой болью за изнасилованную страну… Журналисты подсознательно чувствовали в ней врага и вели себя соответственно – как враги.

Конечно, теперь это исправлено. Теперь руководство СМИ поняло, какое сильное раздражение вызывают журналисты, сотрудничающие с врагом. Журналистам пришлось отчасти сменить имидж и теперь многие из них – патриоты. Патриоты новой демократической толерантной России. Но разве это одно и то же – патриотизм демократа, т.е. верность демократическому государству и патриотизм русского, т.е. преданность своему народу? Разве весь нынешний официальный «патриотизм» не сводиться всего лишь к желанию российских олигархов и российской власти стать равноправными игроками на европейской арене, избавиться от зависимости от Запада и получить собственный кусок международного рынка? Но не всё ли равно русским – в руках Сороса или Абрамовича находятся контрольные пакеты той или иной компании? Пожалуй, лучше даже, если они будут у Сороса – ведь получив значительную долю европейского рынка, наши местные демократы ещё усилятся, получат ещё больше власти и ещё больше свободы распоряжаться нашими судьбами и жизнями.

А правозащитники? Обратим внимание – когда молодой человек является призывником и имеет перед собой задачу – не попасть в армию, к его услугам помощь массы правозащитных организаций. Когда молодой человек бежит из армии – его опять-таки чрезвычайно активно защищают. Но когда он попадает в казарму, то есть именно в тот момент, когда ему хуже всего, когда на него обрушивается вся тяжесть армейского быта (а это ведь действительно очень тяжело) то вся помощь ему со стороны правозащитников сводится к тому, чтобы… помочь ему покинуть армейские ряды. Никто даже не думает о том, чтобы подкормить или защитить солдат собственно в казармах, хотя солдаты там голодают, и вполне уместна была бы, скажем, акция по доставке в части бесплатных обедов для солдат, бесплатной медицинской помощи и т.п. Но этого нельзя – ведь если в армии станет получше – вдруг солдатам тогда не захочется из неё бежать? Чеченцам помогали очень много. Солдатам же – мало и в основном недемократические организации. Так вся забота правозащитников о призывниках сводится к тому, чтобы лишать армию солдат, т.е. это … работа по подрыву боевой мощи русской армии?? А ненависть демократов к КГБ – мощнейшей спецслужбе, способной следить чуть ли за всеми людьми в государстве? Говорили, что КГБ – это страшный репрессивный аппарат, предназначенный для подавления собственного населения. Но КГБ ко времени распада СССР уже давно никого не репрессировал. Зато подсматривал и подслушивал всё, что говорилось в стране интересного и аккуратно клал отчёты на столы политического руководства, т. есть держал под контролем всех, в том числе…. олигархов, банкиров, журналистов, всех тех, кто собирался управлять в новом демократическом обществе. Так разрушение КГБ – это вовсе не желание защитить граждан от репрессий, а борьба за власть? Сколько же ещё таких мин-ловушек скрывает в себе демократия? И вообще – что это такое, демократия?

Это далеко не только политическая система, ограничивающаяся сферой законодательства и устройства общественной жизни. Это – захватывает и культуру. И философию. И искусство. Например, аккурат к 1995 году вышел фильм «Мусульманин», которым порадовали нас режиссёр В. Хотиенко. Сюжет – попавший в плен к азиатам русский солдат принимает ислам. Потом через какое-то время он возвращается домой в родную деревню. Но не радостно это возвращение. Принявший строгие каноны истинного ислама русский парень в своей деревне выглядит белой вороной. Он не пьёт, не дерётся, не сквернословит. Он спокоен, добр и благороден. За это его начинает ненавидеть местное население – эта тупая, злобная телогреечно-балалаечная пьяная рвань, которая только и делает, что нажирается, матерится и бездельничает. Поэтому эта рвань, естественно, не может устроить свою жизнь, и ей ненавистен настоящий нормальный человек, мусульманин, который оказывается среди неё – он колет ей глаза и раздражает. Таким образом, получается трагический конфликт и мусульманин остаётся изгоем среди соотечественников, неспособными воспринять принципы добра, любви и справедливости, заложенные в исламе. Что же это за вакханалия лжи, я что, русскую деревню не видел, что ли? Неужели я должен поверить не своим глазам, а кинофильму, изображающему этих простых, добрых, отзывчивых, хотя и нищих и несчастных людей – сборищем обезьяноподобных дегенератов?

Отметим – демократия остро враждебна всякой религии, в том числе исламу. Но если возникает столкновение ислама с русскими, то она немедленно и без колебаний поддерживает ислам. Это – в телевизоре. А в книгах?

Возьмём книгу стихов гениального российского поэта И. Бродского.

Холуй трясется. Раб хохочет.

Палач свою секиру точит.

Тиран кромсает каплуна.

Сверкает зимняя луна.

Се вид Отечества, гравюра.

На лежаке — Солдат и Дура.

Старуха чешет мертвый бок.

Се вид Отечества, лубок.

Собака лает, ветер носит.

Борис у Глеба в морду просит.

Кружатся пары на балу.

В прихожей — куча на полу.

Куча дерьма на полу… Это моя Россия в изображении прогрессивного поэта-демократа. Рабы, холуи и палачи в одном флаконе. Бьющие друг другу морду святые. Что-то я за четверть века такого ещё не видел ни разу. Так я должен верить книге, а не своим глазам??

А, может быть, сходим на выставку? Тем более что выставка не где-нибудь, а в правозащитном центре имени великого российского учёного и правозащитника А.Д. Сахарова? Выставка называется – «осторожно - религия»! Распятие из колбасы, Иисус Христос, рекламирующий кока-колу словами: «Сие есть кровь моя», икона с дыркой на месте лица, куда любой желающий может запихнуть свою голову – вот истинное демократическое искусство! Только вот интересно, почему все экспонаты опять относятся только к христианству? Почему никому из прогрессивных художников-демократов не пришло в голову создать, скажем, Тору в виде рулона туалетной бумаги – ведь все религии для демократа равны!?

А может, почитаем публицистику?

Русские – сильный народ, только голова у них слабая... Широкая русская натура Подонка... [Уже в начале века] многое свидетельствовало о том, что в процессе вековой эволюции народонаселение [России]… превратиться в стадо предателей, доносчиков, палачей... Россия - человеческой свинарник... [Россия] – единственные в своём роде авгиевы конюшни... [Русские] – ничтожное общество рабов, потомков рабов и пращуров рабов… общество дрожащих от страха и злобы скотов... В огромных глубинах душевных лабиринтов русской души обязательно сидит погромщик… Сидит также раб и хулиган...

Из таких фраз, может быть обдуманных, а может быть и инстинктивных, складывается для меня истинный образ демократии – не её заоблачно-прекрасная теория, написанная для лохов, а реальная, существующая на нашей русской земле практика. Разумеется, это всего лишь отдельные цитаты, и дело не в них, как бы мерзки и оскорбительны они ни были. Дело в том, что общий тон высказываний подавляющей массы демократов обо мне и о моём народе именно таков. Смысл это пропаганды? Элементарно – создать у русских впечатление, что их народ отстал и неперспективен, что он не может ничего решать сам и что ему нужно учиться у других. То есть – навязать ему чужую волю. Но почему демократы вообще к нам прицепились? Как почему? А богатства, огромные богатства России? Чтобы распоряжаться ими, надо нейтрализовать тех, кому эти богатства принадлежат по праву, то есть нас с вами, весь русский народ. Если этот народ хоть немного усилится, если он получит передышку, чтобы набраться сил и осознать, что с ним происходит, то он немедленно потребует себе всё, что ему должно принадлежать. Потребует и получит, ведь за русскими большинство и в администрации, и в армии и в МВД и в ФСБ. Власть олигархов, бандитов и т.п. только на том и держится, что русские разобщены и не понимают, что же с ними происходит. Поэтому, чтобы сохранить приобретённое после распада СССР, новым хозяевам жизни нужно постоянно давить этот народ, глушить его сознание, без отдыха и остановки гнать его к светлому демократическому будущему. Поэтому-то и не принимается никаких мер, например, против кавказских бандитов, оккупировавших наши рынки – если их разогнать, то это усилит русский народ и тем самым значительно повысит опасность для существующего режима. А никто ведь не станет работать против себя. Это самая обычная историческая ситуация – в ходе исторического процесса мы, русские, оказались во власти сил, по ряду причин нам враждебных. Но уникальность этой ситуации в том, что многих из нас этим силам удалось обмануть, убедить в том, что так всё и должно быть.

Вот и всё правда, она умещается в одном абзаце. Как она проста, но как же трудно придти к ней, продраться сквозь сплошную стену лжи, окружающую нас со всех сторон. Ложь в газетах, на радио и телевиденье. Ложь в университетских лекциях и в диссертациях знаменитых учёных. Ложь в театральных спектаклях и в выступлениях эстрадных юмористов. Лжи так много, что невольно в голову приходит мысль – кто здесь сошёл с ума: весь мир, убеждающий меня в том, что сопротивление насилию надо мной и моей Родиной – это фашизм, или я, считающий, что насилию надо всё-таки сопротивляться??

Я смотрю передачи, я читаю статьи, я листаю книгу за книгой и постепенно всё чётче проступает их скрытое содержание, которого я раньше (Как? Почему?) не видел, не замечал. С телеэкрана, с эстрады, с газетных страниц, с листов книг уважаемых демократических деятелей, сквозь толщу визгливой, глупой, отвратительной брани дышат на меня две основные эмоции – Ненависть и Страх.

НЕНАВИСТЬ КО МНЕ.

И СТРАХ, ЧТО Я КОГДА-НИБУДЬ МОГУ ОЧНУТЬСЯ.

Я стою на том самом крыльце, с которого столько раз сбегал малым ребёнком. Помню, как я долго увивался вокруг родителей, ныл и канючил, пока не выпрашивал что-нибудь вкусное для Кузи – соседского пса, с которым у нас сложились приятельские отношения. Получив заветный кусочек колбасы, я сломя голову нёсся во двор, чтобы скорее отдать его своему пушистому другу. Кузя был огромным, мощным псом с роскошной длинной бело-рыжей шерстью, не уступающей по красоте лисьему меху, наверное, полученной им в наследство от какой-нибудь бабуши-лайки. Издали завидев меня он нёсся навстречу огромными скачками, прыгал вокруг меня. Если я медлил отдать свой подарок, то он сам проявлял инициативу – пропускал свои огромные клыки между моих пальцев и осторожно вытаскивал колбасу. Почему он вообще привязался к нам – скорее не ко мне, а к моей матери? Почему навещал нас, провожал в вечерних прогулках и походах в соседнюю деревню в магазин и за молоком, защищал, если нападали другие деревенские псы? Не думаю, что только из-за этих кусочков колбасы и остатков каши, которые мы ему скармливали. Просто на фоне сурового хозяйского отношения к нему, цепи, конуры, и прочих атрибутов «собачьей жизни» наше «человеческое» отношение к нему, готовность играть и возиться с ним, подолгу гладить и разговаривать давали псу теплоту и ласку, которых он был лишён в силу жизненных обстоятельств.

Кузи давно нет – его застрелили, позарившись на роскошный мех. Слава Богу, я приезжаю сюда только летом и избавлен от встречи с моим другом, служащим кому-то шапкой. Мне 25 лет, я сотрудник крупной западной компании, поставляющей в Россию автомобили. Я приехал сюда в гости к нашим бывшим дачным хозяевам, с которыми мы до сих пор поддерживаем дружеские отношения. Вокруг – волшебный мир моего детства. Но как же он изменился.

Дядя Коля умер – врачебная ошибка. У него произошёл разрыв желчного пузыря, а его обознавшись в симптомах, положили в инфекционное отделение и лечили от желтухи. Мы похоронили его рядом с сыном Лёшей, умершим ещё раньше – врожденный порок сердца. Дядя Саша, попервоначалу всерьёз занявшийся разведением овец – разорился на этом деле и спился. Слишком дороги корма и некому сбывать продукцию, в деревне покупают мало, а московские рынки заняты кавказцами – туда не суйся. Танька села на иглу. От её выдающейся красоты и обаяния не осталось и следа. Сидя за столом, худая как скелет и измученная, она тем не менее легко заглатывает дозы алкоголя, после которых меня увезла бы скорая – организм, привыкший к сильным наркотикам, уже «не замечает» лёгких. Мать до сих пор отказывается увидеть очевидное – она говорит, что её дочь просто сглазили. Сама тётя Лида продолжает работать в том же санатории, который теперь превратился в престижный курорт – бизнес пошёл, хотя стоимость номеров весьма высока. В санатории сделали ремонт, отделали номера и офис, привели в порядок дорожки, газоны и деревья. Вот только зарплата сотрудников по-прежнему невелика – около 100 долларов за полную ставку. При этом, теперь, конечно, и подумать нельзя о том, чтобы что-нибудь принести домой с работы – мигом вычислят и уволят, а кому нужна медсестра в деревне? А на эти деньги, на 3000 руб., умноженные на 1,5 ставки, в месяц надо не только платить за квартиру и содержать хозяйство, но ещё и кормиться двоим – самой тете Лиде и её внучке Насте. Мама, само собой, о дочери не заботиться, она и о себе-то позаботиться уже не в силах. А девочке надо ещё и покупать вещи для школы. Сейчас Настя «играет» с моим мобильником – ей прикольно нажимать кнопочки и слушать разные мелодии. Своего мобильника у ребенка, естественно, нет, а в школе они есть и у Тани и у Жени… Так что перед каждым праздником в адрес бабушки начинается нытьё – купи да купи телефон. А на что? Самый дешёвый мобильник – месячная зарплата. Вот о таких вещах и идут разговоры за столом. Теперь, кажется, в газетах это называется «необоснованные жалобы привыкших сидеть на шее у государства, не умеющих работать и поэтому несостоявшихся в современной жизни людей»? Но тётя Лида не только работает на 1,5 ставки медсестрой, то есть человеком, отвечающим за здоровье других людей (разве же это неперспективная и неактуальная работа – сохранение нашего с вами здоровья??) не только выполняет все деревенские домашние работы (колоть дрова, топить печку, носить воду из колодца и т.п.), но ещё и обрабатывает приличный участок земли, выращивая экологически чистые ягоды, овощи и фрукты. Её рассказы – жалобы неудачника, не умеющего работать и поэтому несостоявшегося в жизни? «А мусорят-то в последнее время как - рассказывает тётя Лида. Машины вон по шоссе едут, из окон бросают – бутылки, банки, пачки сигаретные. Так что я мешок беру и пока до работы иду – по пути мусор собираю, и в контейнер выкидываю…» Вот как?? Переводим на офисный язык – человек, находящийся в тяжелом материальном положении, работающий на 1,5 ставки и ещё загруженный работой по дому и воспитанием ребёнка в свободное от работы время бесплатно выполняет работу по очистке не своего приусадебного участка, и не прилегающей территории, а федеральной трассы, территории Московской области, от бытового мусора. Потому что это её земля, на которой она живёт, за которую она чувствует ответственность, и которую она хочет видеть чистой.

Как я должен на это реагировать? Ну и дура?!

Я проглатываю очередную стопку водки и выхожу на свежий воздух проветриться. Мне дурно, мне плохо, но не от водки. Я же приехал сюда в гости, приехал отдыхать. Почему в этот чудесный летний день, после беседы за дружеским столом у меня так тяжело на душе? Я сижу на деревянных, потемневших ступенях крыльца. С каждым годом всё хуже и хуже, сказал мне как-то, незадолго до смерти Лешка. Ему тогда снилась его могила, и он рассказывал мне о жутком ощущении этого сна – видеть могилу и знать, что она – твоя. Эта могила находится вон там, вдалеке, за водонапорной станцией, на краю кладбища. Теперь всё это хорошо видно – роскошная заросль кустов и молодых березок, раньше отделяющих дом от дороги, срублена. Она мешала тянуть линию электропередачи к ближайшему коттеджному посёлку. Сам поселок построили на бывшем картофельном поле за рекой – сельское хозяйство не может конкурировать по прибыльности с дачным строительством. Состоявшиеся в жизни люди хотят иметь возможность отдохнуть за городом и готовы платить за отдых приличные деньги. Но подмосковная земля всё-таки очень дорога и на каждого домовладельца приходятся очень маленькие участки, так что огромные по деревенским меркам трехэтажные кирпичные дома стоят впритык друг к другу, не оставляя места для деревьев и зелени. Скопище блестящих тонированными окнами кондиционируемых внутри каменных чудищ нелепой архитектуры, стиснутых высоченным кирпичным забором с железными воротами сторожевыми башенками по углам угрожающе нависло над расположенной внизу у реке деревенькой – просторной, деревянной, утопающей в зелени. Говорят, и ближнее поле, начинающееся в 20-то метрах от крыльца, тоже продано под дачи и на следующий год начнется строительство. Значит – конец всему этому простору, свету и раздолью. Конец прогулкам по дороге между полями, детской беготне по колено в овсяных колосьях. Скоро горизонт закроет такой же забор, грунтовые дороги изрежет гусеницами строительная техника, а спать будут мешать воющие днём и ночью дрели и бензопилы – ведь темпы строительства очень важны, ведь время – деньги. Впрочем, уже сейчас нельзя сходить на реку и спокойно посидеть у костра на берегу – каждые выходные туда приезжают компании на джипах, и гулять там приходится под рев автомагнитолы –

Ведь у меня есть чёрный бумер он всегда со мной

Ведь у меня есть чёрный бумер быстрый и шальной

Ведь у меня есть чёрный бумер бумер заводной

Садись смелей девчонка покатаемся с тобой

После завершения банкета остаётся выгоревший на траве круг от костра (каждый раз почему-то на новом месте, как будто все считают унижением собственного достоинства разжечь огонь там, где его уже кто-то жег) и груда мусора. Это ещё здесь мусор просто лежит кучами, а вот у пляжа, куда приезжают купаться, есть овраг глубиной метра три. Так он доверху забит мусором – преимущественно одноразовыми тарелками и стаканами. В жаркие дни из оврага тянет отвратительным запахом гниющих объедков. Ура!! Наша выпускающая одноразовую посуду промышленность наконец-то развилась до нужного уровня. Это обеспечивает значительные рост целого ряда финансово-экономических показателей, в том числе ВВП.

С каждым годом всё хуже и хуже и каждое новое решение, каждая новая инициатива – всегда только к ухудшению, всегда – как новый удар по старой ране. Что же они сделали с моей землёй? Что они сделали с Россией? Кто отвечает за всё это? – в сотый раз задаю я себе один и тот же вопрос. И внезапно, в первый раз, как будто каким-то внешним, не найденным мной, а дарованным мне кем-то озарением, здесь, на этом покосившемся крылечке – нахожу на него ответ. Виноват во всем – я.

На этой земле я родился. Здесь я бегал в коротких штанишках, носясь за соседским щенком или играя в войну. Я ел лесные грибы и ягоды, рыбу из реки, щавель в поле. Я лежал на траве и купался в озере. Я срезал ветви ольхи и делал из них себе копья и сабли. Я рвал и дарил полевые цветы. Я собирал ветки и жёг костёр, на котором пёк картошку. Я дышал воздухом, напоённым ароматом мокрой травы. Земля давала мне то, что мне было нужно. Я брал и был счастлив. Но что я дал этой земле взамен, когда вырос? Чем я помог ей, когда она попала в беду, когда её стали рвать, калечить и делить между собой те, кто выплыл на поверхность в результате августовского переворота? Ничем. Я просто стоял в стороне и смотрел. Моя земля – я предал тебя.

Я предал моих товарищей, которые погибли в Чечне. Когда русская армия впервые в своей истории была явно и открыто предана политическим руководством страны, когда тысячи жизней русских солдат и офицеров были просто выброшены на свалку, как мусор, как нечто неактуальное и ненужное в современном демократическом мире – разве волна народного гнева (только за это, за одно только это преступление из длинного скорбного списка всего, что сделано теперь с Россией) не должна была смести виновных? В древности за такое просто разрывали на части голыми руками. В более зрелых обществах – арестовывали, судили и казнили. В нашем свободном демократическом обществе – виновным не сделали ничего. Народ промолчал, как будто ничего не случилось…. Но кто такой этот народ? Ведь это же я! Я проигнорировал крик о помощи, раздавшейся с полей чеченской войны, крик, обращённый к тем, кто остался в тылу – «Нас предали»! Я не только не пытался что-то сделать, я даже не выразил публичного неудовольствия происходящим!! Нет, вру, выразил, когда в правительстве зашла речь об отмене студенческих отсрочек от армии, наш протест, протест русских студентов был единодушен и решителен. На улицы городов вышли толпы людей, всколыхнулась волна протестов и даже беспорядков – и правительство отступило, отказалось от идеи отмены отсрочек. И я … вернулся в аудитории, чтобы продолжить свою спокойную устроенную жизнь. Вот так. Погибших в Чечне предал Ельцин, подписывавший предательские соглашения с врагами. Но их предал и я, который тихо сидел и учился на актуальную и высокооплачиваемую специальность, в то время как моим сверстникам врачи запихивали в развороченный взрывом живот кое-как сшитые окровавленные внутренности.

Боже, прости меня. Простите меня, ребята, если можете. Я не знаю, как это получилось – ведь я просто жил, просто жил, не задумываясь, о том, что происходит вокруг. Я ведь ничего не сделал – просто ничего не сделал в тот момент, когда обязан был действовать. Я думал, что никому не причиняю зла. Теперь кровь моих школьных товарищей – на мне. Я даже не заметил, как стал предателем.

Я предал мой народ. Мне сказали, что всё моё участие в политике должно выражаться в народном волеизъявлении, в «выборах» – через определённые промежутки времени я должен являться туда, куда мне укажут, брать под роспись красивую разграфлённую бумажку, где угодно ставить на ней значки (столько сколько я захочу и любой формы, какой я пожелаю – хоть крестик, хоть галочку, хоть нолик) и эту бумажку с галочками класть в ящик с прорезью. И всё – пять минут и я свободен, можно идти пить пиво в парке или дома играть на компьютере. Мне сказали, что так я управляю своей страной. И я – поверил. Я послушно ходил и ставил галочки. Ставил галочки на бумажке, когда мою страну и мой народ (и меня вместе со всеми) рвали на части, делили, топтали и унижали.

Подведём итоги. Мою страну разделили. Пятую часть моего народа при дележе раздали соседям, как и прочее имущество. Всё, что было в стране ценного, разобрали по рукам несколько десятков человек, из коих самый знаменитый публично предлагает сжечь Достоевского. Армию, защищавшую страну, обескровили. Спецслужбы, ловившие преступников, наполовину разогнали. Всех людей, кто реально работает, посадили на нищенский паёк. А тех, кому всё это не понравилось, объявили фашистами. И это всё назвали демократией. А я, стало быть, за всё это ещё и голосовал. Мда. Трудно представить себе более полное банкротство.

Я иду по некошеному, залитому солнцем звенящему тысячами кузнечиков лугу. Бескрайняя синева раскинувшегося надо мной неба, плывущие где-то высоко-высоко белоснежные облака, дурманящий аромат трав. Всё это было в моём детстве. Всё это есть и сейчас. Где же та волшебная сказка, в которой я жил тогда, двадцать лет назад? Где тот мир, в котором я был счастлив? Исчез ли этот мир, разрушенный безжалостными захватчиками? Но разве не прекрасна теперь эта берёзовая роща, не блестят больше на солнце круглые листья кувшинок, не пахнет травой? Здесь навален мусор? Но ведь его можно убрать? Здесь понастроили уродливых зданий? Но разве их так трудно снести? Здесь всё захватили бандиты? Но разве в истории человечества нет примеров, чтобы бандитов сажали в тюрьму? Почему же это так уж невозможно теперь? Разве есть на этой Земле трудности, которые нельзя преодолеть с Божьей помощью? Разве ни один народ никогда не выбирался из тяжёлых бед и испытаний? Почему же этого не можем сделать мы и сейчас?

Волшебная сказка никуда не ушла с нашей земли. Это я сам исключил себя из неё, став толерантным человеком, став безразличным и терпимым ко злу, которое твориться вокруг, терпимым к боли и унижению моей Родины. Я перестал заботиться о своей Земле и лишился права быть счастливым на ней. Поэтому сейчас я и несчастен. Поэтому сейчас мне и плохо. Всё – просто. Всё – правильно.

Я опускаюсь на колени в высокую луговую траву и прижимаюсь к ней лицом, провожу по колоскам руками. Моя земля, прости меня. Я много лет ходил по тебе чужаком. Но ты помнишь меня с тех пор, как эти колоски были мне выше головы. Я твой, твой сын. Я забыл об этом – прости меня. Я больше никогда, никогда не брошу тебя. Никогда, клянусь. Ведь настоящий сын никогда не откажется заботиться о своей матери…

Так я стал русским националистом, то есть тем, кого в газетах обычно называют «русские фашисты, убивающие таджикских детей». Разворачивая вечером очередную свободную демократическую газету, я теперь с интересом и удивлением читаю о том, что я, оказывается, по ночам не сплю в постели, как все нормальные люди, а с факелом в руке марширую под портретом Гитлера. Что я – подонок и убийца. Что я обезумел от жажды крови. Что я – величайшая угроза для свободной толерантной России и для демократии. С последним, впрочем, я согласен.

Именно обычные простые русские люди, наконец осознавшие смысл происходящих в современной России событий и движимые чувством беспокойства за судьбу своей страны, люди осознавшие ответственность за эту судьбу и пришедшие к убеждению, что так дальше продолжаться не может – эти люди и есть величайшая угроза для демократии. Потому что демократия может существовать только до тех пор, пока основная масса людей в стране толерантна – то есть апатична и безразлична к происходящему. Только глубокая апатия позволяет людям терпеть то, что было проделано с нашим народом в течение последних двух десятилетий – начиная от перестройки и кончая последними законами против экстремизма, по которым, кажется, скоро будут сажать за одну только фразу – «Я - русский». (Ах, ты ещё и русский??! Это что же, значит, ты против других национальностей? Ты, стало быть, новый Холокост хочешь организовать?? Опять погромы, убийства и газовые камеры? Да он же гитлеровец, скинхед, убийца, в тюрьму преступника!!) И это совсем не смешно – ещё 70 лет назад коммунисты совершенно серьёзно казнили людей, осмеливавшихся произнести слово «русский», даже сажали в тюрьму тех, кто употреблял старые географические названия (Например, говорил Тверь вместо Калинин). Ведя жесточайшую борьбу с противниками коммунистической власти, коммунисты бросали в тюрьму людей по самым диким и фантастическим поводам, например – критиковал качество советских спичек, ночью дома молился о увольнении председателя колхоза, высказывал убеждённость в лучшем качестве американских автомобильных дорог. Смысл тут был вовсе не в наказании этих мнимых преступлений, совершенно не угрожающих власти. Смысл был – в запугивании людей, в создании у людей атмосферы подавленности и апатии, в систематическом отучении их от самостоятельных мыслей и действий. В превращении людей в покорное стадо, в материал для безграничного владычества над ними. Совершенно так же, как раньше коммунизм, поступает и современная демократия, старающаяся перманентно подавить у людей даже слабые зачатки национальных чувств и национального мышления путём нехитрого пропагандистского трюка – подмены понятия национализм на фашизм. Нас стараются убедить, что любовь к своему народу и ненависть к другим – это суть одно и то же. То есть это значит, что если я люблю мою маму, то я автоматически должен жаждать убить соседку. А вот если я перестану любить маму, то ненависть к соседке исключена. Мда. И в это я когда-то верил….

Нам выпало жить в темное и смутное время, время жестоких испытаний для страны и великих народных бедствий. Но такие периоды бывали в истории и раньше, они просто неизбежны на пути всякого народа, как неизбежны болезни в жизни отдельного человека. Раньше, всякой раз, когда русских настигала беда, они справлялись с ней, находили в себе силы для борьбы и для победы. Так будет и сегодня, если только мы не будем смирно стоять и безмолвно наблюдать за тем, что с нами делает кто-то другой. Если мы сами возьмём свою судьбу в свои руки и потребуем себе простого права, стократно закреплённого в конституциях и провозглашённого со всевозможных трибун – решать свою судьбу самим. Для этого требуется только одно – не быть равнодушными, не проходить мимо, не отворачиваться, когда от тебя просят помощи, когда требуется твоё вмешательство. Ведь никто же из нас не будет стоять и молча смотреть на то, как тонет человек, кричащий о помощи – просто стоять и смотреть, не протянув руки – это уголовное преступление, за которое сажают. Насколько же хуже стоять и молча смотреть, как гибнет твоя страна и твой народ, не пытаясь за них вступиться, не то что не принося жертвы, но даже не прикладывая посильного труда для их спасения? Это – хуже преступления, это – предательство. И кара за него – не тюремное заключение, а гибель – твоя и твоих близких, твоей земли, и твоей страны. Выбор тут, собственно, несложен – мы можем либо с позором погибнуть, либо с частью спастись. Погибнуть, если будем пассивны, и спастись, если будем действовать. Нас всё ещё – 100 миллионов. И мы, если только рассеется в наших головах демократический толерантный туман – представляем собой решающую силу в Восточной Европе. И эти 100 миллионов в течение последних десятилетий были объявлены несостоявшимися в жизни неактуальными неудачниками, были, по сути, вычеркнуты из нормальной, настоящей жизни. Теперь мы возвращаемся в неё. Я и миллионы моих соотечественников, которым выпало жить в смутное и тяжелое для страны время. Нам выпали очень тяжёлые испытания. Но одновременно нам выпала и великая честь – бороться ради спасения своего Отечества и участвовать в строительство новой, чистой и свободной России – такой, о которой мы все мечтаем и ради которой мы готовы отдать всё, что у нас есть. И нас – смею это утверждать – уже не остановить, какие бы трудности нам не пришлось преодолеть, чем бы ни пришлось пожертвовать, какие бы потери мы не понесли в борьбе. Потому что нас, очнувшихся, с каждым днём, с каждым новым издевательским законом о запрещении быть самим собой, с каждой новой изнасилованной на улице русской девчонкой, с каждым новым замученным в плену русским солдатом – нас всё больше и мы – всё сильнее. И когда-нибудь, нет, ни когда-нибудь, а скоро – этой силы будет достаточно, чтобы вернуть себе свою страну и свою землю, восстановить на ней нарушенный мир, порядок и справедливость. А ведь только этого мы и хотим. Только этого.

Владимир Поливанов